«Школа волшебства» и другие истории - Михаэль Андреас Гельмут Энде

– Да это же мои косички! У тебя в руках мой автопортрет, разве не видишь?

– Видимо, из-за очков я плохо разглядел, – извинился я и носовым платком протёр стёкла. Водрузив очки обратно, я внимательно всмотрелся в живописное полотно. – Ну конечно же! Вот теперь я всё отлично вижу и должен заметить, получился исключительно достоверный автопортрет. Прости, ради бога!

– Мне показалось, – сказала Мони, – что автопортрет, пожалуй, будет поинтереснее фотографии.

– Гораздо интереснее, – согласился я.

– Фотография, в конце концов, есть у каждого, – продолжала она.

– Правильно, в ней нет ничего особенного, – подтвердил я, – а вот автопортретом художника владеют очень немногие, возможно, один человек из миллиона. Это большая редкость. Благодарю от всего сердца.

Какое-то время мы вместе рассматривали картину.

– Если тебе здесь что-то не нравится, – великодушно предложила Мони, – можешь сказать откровенно.

– Вообще-то мне нравится всё, – заверил я её. – Да и как я смею? Но если ты позволишь, то рискну признаться, что испытываю некоторое беспокойство по поводу того, что ты на картине как-то странно паришь в воздухе. Как тебе кажется, может, следует пририсовать внизу кровать, на которой ты будешь лежать, чтобы тебе было удобнее? Впрочем, я только высказываю своё мнение…

Ни слова не говоря, она развернула картину к себе, снова взялась за кисточку и коричневой краской вывела по периметру автопортрета огромное деревянное ложе. На каждом из четырёх углов его поднимались колонны, а сверху его венчал балдахин – так что получилась кровать с пологом, прекрасней которой не могли бы пожелать себе даже коронованные особы. И была она такой большой, что заполнила собой весь рисунок.

– Разрази меня гром! – похвалил я. – Ну, скажу я тебе, и шикарная мебель.

Однако фигурка, лежавшая на кровати, как-то затерялась на её бескрайних просторах. Она выглядела такой маленькой и тоненькой, что производила почти жалкое впечатление. Я не сказал этого вслух, но, поскольку ход наших мыслей часто принимал одинаковое направление, в голову Мони пришло то же самое.

– Не кажется ли тебе, – в её голосе сквозило сомнение, – что теперь меня следовало бы одеть во что-нибудь попышнее, чтобы это соответствовало окружающей обстановке?

– Честно говоря, следовало бы, – ответил я. – Королевское ложе требует и королевской ночной сорочки.

И Мони нарисовала поверх фигуры очень длинную и просторную ночную рубашку, которая, если мне удалось правильно распознать суть дела, была усеяна золотыми звёздами. Теперь от фигурки осталась лишь голова с косицами.

– Как ты находишь картину сейчас? – спросила она.

– Великолепно! – не мог не признать я. – Исполнено действительно с большим размахом. Но меня не покидает тревога о твоём здоровье.

– Почему?

– Только ты, конечно, пойми меня правильно: сейчас, летом, ещё довольно тепло, чтобы спать в таком виде, однако что ты будешь делать зимой? Без одеяла ты, боюсь, ужасно простудишься. Тебе нужно позаботиться об этом заранее.

Больше всего на свете Мони ненавидела болеть и пить лекарства. Поэтому она тотчас же взяла изрядную порцию белой краски и поверх фигурки вместе с роскошной ночной сорочкой изобразила огромное и толстое пуховое одеяло. Так что сейчас наружу выглядывали только кончики её косичек.

– Выглядит действительно очень тепло, – признал я. – Полагаю, что отныне мы можем быть спокойны.

Однако Мони этим не удовлетворилась – её осенила новая идея. Тёмно-синей краской она пририсовала тяжёлые, ниспадавшие с балдахина бархатные шторы, закрывающие королевское ложе. Сама она вместе с ночной сорочкой и одеялом исчезла за ними.

– Вот так да! – озадаченно воскликнул я. – Что случилось?

– Я всего лишь задёрнула шторы, – объяснила она, – ведь их для того и вешают.

– И правда, – согласился я, – зачем вообще нужны шторы, если они открыты? Тогда и кровать с пологом была бы совсем ни к чему.

– А сейчас, – с искренним воодушевлением продолжила Мони, – я выключу свет.

И с этими словами она покрыла всю картину чёрной краской.

– Спокойной ночи! – непроизвольно пробормотал я.

Она придвинула ко мне живописное полотно, на котором отныне царила кромешная тьма.

– Надеюсь, сейчас ты наконец доволен? – спросила она.

Некоторое время я оцепенело всматривался в черноту, потом утвердительно кивнул.

– Это настоящий шедевр, – сказал я, – и прежде всего для того, кто знает, какая история за ним скрывается.

История про миску и ложку

Давным-давно, в незапамятные времена, были на земле два королевства. Одно раскинулось слева от высокой горы, а другое – справа, поэтому один государь звался Левым королём, а другого называли королём Правым. Никакого глубокого смысла тут искать не стоит, просто их на самом деле так величали, и с тем же успехом всё могло быть наоборот.

Вскарабкаться на высокую гору между двумя государствами было довольно трудно. Поэтому этого никто никогда не делал, так что оба короля почти ничего друг о друге не знали. И не очень-то печалились о судьбе друг друга. Впрочем, королям подобное неведение, как правило, идёт на пользу.

Правого короля звали Камуфель Садовая Голова, а Левого – Пантофель Сапоги Всмятку. У каждого из них, естественно, было по королеве, которая помогала им в управлении страной. Супругу Камуфеля звали Камилла Острый Язычок, а супругу Пантофеля – Пантина Острый Каблучок.